339
нуть через запечатанную дверь в глубине графского семейного
склепа, где его нашла испуганная Габи, не сумев преодолеть сво
его любопытства. Теперь, лежа в постели и глядя в ночную тьму,
Шосс беспокойно ворочался, ибо то, как он тогда до смерти пере
пугал бедняжку своей жестокостью, теперь вызывало в нем до
вольно безрадостные эмоции и неприязнь к самому себе.
Но хуже всего было то, что, вспоминая свой странный жутко
ватый сон с Алиной, которая сначала явилась ему в виде оборот
ня, а потом как призрак, а также видения Нейской башни в том
же самом сне, Шосс, раздумывая над природой этого сновидения,
вдруг припомнил, что уже видел нечто подобное. И не только в
видениях, навеянных на него проклятым изумрудом, когда он
впервые его коснулся. Шосс вспомнил, как незадолго до его визита
в подземелья замка Гензенау привиделся ему покойный Леонард,
который довольно внятно предрек ему то, что и произошло впо
следствии. Хотя само по себе это заслуживало внимания беспо
койно осаждавших Шосса мыслей, он мрачно раздумывал над
судьбой несчастного конюха. Ведь вся вина этого человека заклю
чалась в том, что он оказался на месте, столь необходимом Шоссу
для претворения в жизнь своего плана. Вся вина бедняги Леонар
да была только в том, что он, потеряв всю свою семью и ища спа
сения в вине, некстати подвернулся Шоссу, когда тот шел к своей
цели. Шосс давно привык достигать своего, иногда не гнушаясь
никакими средствами, но он всегда считал, что действует исклю
чительно в пределах строгой необходимости. Если было необходи
мо, он действовал мечом и кинжалом, если можно было обойтись
без этого, Шосс прибегал к хитрости, скрытности, уговорам или
просто сильнодействующим средствам. Теперь же Шосс, мучи
тельно ворочаясь в ночной тишине, никак не мог отделаться от
мыслей о Леонарде и, против своей воли, в сотый раз задавался
вопросом: так ли уж необходимо было отправлять несчастного в
мир иной, и, может быть, стоило поискать какой то другой, менее
радикальный способ? Ведь если тот же Хорек вполне заслужил
свою участь и о нем у Шосса не возникало ни капли сожаления, то
устраненный конюх стал рисоваться в его воображении укориз
ненной тенью, которая заставляла его метаться на пышных по
душках, отчаянно ища забвения во все никак не идущем к нему
сне.
Шосс готов был возненавидеть сам себя. Три недели бездей
ствия, к которому он совершенно не привык, постоянно находясь
либо в центре опасных и интересных дел, либо же погружаясь в
пучину развлечений, довели его до того, что его разум, словно на
зло, принялся заниматься тем, что можно было назвать переос
