213
тый дом. Дом, в котором, по сути, было соединено два разных зда
ния, одно побогаче, другое — попроще — для слуг. В богатом доме
официально обитал его хозяин — епископ д'Эбре. Здесь он прини
мал посетителей, здесь он встречался с другими представителями
духовенства и здесь же он занимался своими теологическими изы
сканиями на благо истинной католической веры, как он сам любил
говорить. Однако чинный, благопристойный вид, опрятная ман
тия и маленькая епископская шапочка бесследно исчезали, когда
ему случалось объявляться в другой части дома. Как правило, в то
время, когда никто не мог потревожить его визитом.
С раннего детства меня самым строжайшим образом пыта
лись воспитывать в духе глубочайшей религиозности. Молитвы,
посты, чтение религиозных книг и рассказы о житиях святых. С
каким то особенным рвением мать заставляла меня проникаться
словом божием, словно хотела сделать из меня монаха с горящими
от религиозного фанатизма глазами с самой колыбели. Меня суро
во наказывали за малейшую провинность. Шалости, присущие
обычным детям, в нашем доме возбранялись. На всем как будто
лежал церковный налет. Казалось, каждый предмет обихода нес
на себе этот отпечаток, и словно каждый стол содержал библию,
распятие и горящие днем и ночью свечи. Говорят, черти ненави
дят запах ладана. Я тоже его ненавидел. Мне казалось, им пропи
тан весь воздух, вся моя одежда, вся мебель и вообще весь окру
жающий мир, даже если я выходил в сад.
Меня одевали во все строгое и неизменно черное, как будто я
изначально был в чем то виноват, и такой наряд должен был это
подчеркнуть. Одежда зачастую не отличалась удобствами, но это
никого не волновало. Скорее, наоборот, она словно была сшита для
того, чтобы доставлять мне их, чтобы я смиренно терпел и про
должал молиться.
А сами молитвы? Набор бессмысленных слов на латыни, ко
торый стали загружать в сознание ребенка гораздо раньше, чем
это сознание смогло определить себя как что то обособленное в
этом мире. Что то, не являющееся чьей то бессловесной вещью,
которая должна делать то что скажут и тогда когда скажут, и счи
тать, что это в порядке вещей, и что именно так Бог и сотворил
мир и его в частности.
Теперь, иногда вспоминая об этом — именно иногда, ведь по
добные воспоминания мне глубоко ненавистны — я думаю, что
счастливо избежал помутнения рассудка и сдвига на религиозной
почве. В ином случае мне, скорее всего, надлежало умереть в ран
ней юности или же, окончательно тронувшись рассудком, стать
одним из тех бесноватых проповедников или теологов, которые
