140
Меня разбудили крики и ужасный, сотрясающий землю рев.
Я вскочил, выхватив меч и торопливо озираясь. Кричали наши
оруженосцы, а ревели пленники. С ними творилось что то не
ладное. Едва только подбежав к ним, я остановился как громом
пораженный. Они катались по земле, с каждой секундой теряя че
ловеческое обличье. Веревки, связывающие их, были разорваны.
Одежда слезала с них клочьями. Из ртов, судорожно клацающих
челюстями с резко обозначившимися крупными зубами, текла
кровавая пена. Их ходящие ходуном глотки издавали чудовищный
рев — такой же, какой испустил Сулейман, когда его ранили. Я в
ужасе взирал на то, что происходило прямо у меня на глазах.
Мгновенно в моем сознании пронеслась вся рассказанная стари
ком история, казавшаяся ночью обычной сказкой, призванной пу
гать малых детей у вечернего очага, и теперь обретавшая страш
ные очертания ужасной правды.
— Убейте их скорее! — крикнул я, до боли в пальцах стиснув свой
меч…
Пока мы держали путь обратно в лагерь, я предавался самым
мрачным мыслям. Никто, кроме Томаса, не знал содержания того
разговора. Никто, кроме него и сэра Ричарда, не видел изумруд.
Все выжившие в минувшем бою, кроме сэра Хлодвига — он умер
от ран, едва мы выбрались из пустыни — тихонько обсуждали бой,
возможную награду и почести, а также странное зрелище, свиде
телями которого они стали рано утром, после чего было приказано
убить корчившихся на земле и до неузнаваемости изменившихся
пленников.
Я размышлял. Камень висел у меня на груди, под кирасой, и
холодил мне сердце своим прикосновением. Я больше не востор
гался им. Я ужасно боялся того, что услышанное мной окажется
правдой от первого и до последнего слова. Сначала я хотел выбро
сить изумруд, но перед глазами вставали корчащиеся на земле
пленники, а в ушах звучали слова старика о проклятье, падающем
на весь род того, кто забрал камень, при первых лучах солнца. Я
представил себе, что, быть может, такое произойдет с моей семьей
и всеми моими родными, и тошнотворный, холодный страх стал
разъедать мою душу. Поэтому я вынул камень из перчатки, откуда
он легко мог выпасть, и повесил его себе на шею.
Всю дорогу Томас хранил молчание. Только один раз он подъ
ехал ко мне и шепнул, наклонившись близко близко:
— Я думаю, надо обо всем рассказать моему господину, магистру
Эврару де Бару.
Я согласно кивнул головой.
