209
ком много. Даже более чем. Риск, азарт, приключения — всего
этого должно быть в меру. Шосс никогда не переходил черту, за
которой начиналось откровенное сумасбродство, граничащее с бе
зумием. Больше всего его беспокоили две вещи — большая сила и
невероятная живучесть его недавнего противника, и то мгнове
ние, когда Инквизитор, кажется, почуял его присутствие. Шосс
умел оставаться незамеченным, когда этого хотел, но если его и
вправду обнаружат в самый неподходящий момент и натравят на
него пару десятков таких вот доминиканцев пополам с серыми
балахонами, то… Одно дело какое то время удерживать на тесной
лестнице отряд бронированных балбесов с куриными мозгами, па
раллельно продырявив парочку из них, а другое — сцепиться с це
лой кучей разъяренных приспешников этого жутковатого Инкви
зитора, учитывая, что только с одним из них он, Шосс, справился
не без труда. Иными словами, разорвали бы они его на мелкие
клочки, чего уж там.
Шосс ворочался до середины ночи. Он, сам того не замечая,
подвергся самому обыкновенному явлению, которое периодически
посещает всех людей — в ярких лучах солнца мысли зачастую
приобретают оптимистический оттенок и видятся в радужном
свете, но с наступлением ночной темноты человеком все больше
овладевают тревога и беспокойство. И, хотя он вроде бы продол
жает думать о том же самом, что и днем, из потаенных уголков
подсознания вылезают всевозможные страхи и с удесятеренной
силой атакуют взбудораженный разум. Но стоит лишь лику солнца
пробиться из за далекого, окутанного туманом горизонта, как
вдруг эти преувеличенные ужасы, старательно доводящие челове
ка до нервной горячки, вдруг бесследно испаряются, и он недо
умевает — что же такого пугающего могли содержать в себе столь
прозаические вещи? На этот раз, должно быть, болезненное со
стояние Шосса особенно сильно способствовало лихорадочной
скачке его мыслей, которые с преумноженной силой поддавались
воздействию окружающего мира и, в первую очередь, времени су
ток. Доведя себя своей разыгравшейся фантазией до полного из
неможения, где то ближе к утру он забылся беспокойным, тре
вожным сном.
Ему снился брат Антоний, беспокойно бродивший в своих
покоях, почему то представившихся огромной залой, стены кото
рой терялись во мраке. Монах бормотал что то себе под нос, время
от времени подходя к заплесневелой черной книге на каменном
постаменте и внимательно вчитываясь в ее содержимое. Он пере
листывал древние страницы, то и дело снимая пальцами нагар с
рядом стоящей свечи, и его бормотание становилось все громче,
