230
Его влияние окончательно поставило точку в моем мировоззрении.
Пользуясь моими талантами, он сам волей или неволей помогал
развиваться и мне. Поняв, что из себя представляет Клаус, я стал
перенимать принципы его деятельности, начав создавать собст
венную сеть осведомителей и верных людей, преданность которых
щедро оплачивалась, а измена и трусость жестоко карались. Я
научился владеть речью и манипулировать людьми, хотя, разуме
ется, и не всеми. Клаус же, предлагая мне раз от раза все более
серьезные поручения, заодно познакомил меня с некоторыми
своими другими специалистами. Помню одного немца, великого
механика. Он еще сказал, познакомившись со мной: "Сынок, ты
думаешь, что много понимаешь в механизмах и мнишь себя боль
шим специалистом по части затворов? Позволь мне показать тебе,
что, на самом деле, ты не знаешь ни черта!". Тысяча чертей, он
оказался прав!
Клаус, не будь дураком, узнал обо мне больше, чем я расска
зал, и мое истинное происхождение не было для него тайной, и для
него одного из немногих я был не только Шоссом. Помню, как в
разговоре с доверенными людьми кто то возмутился: "Клаус, не
жирно ли будет этому приблудному д'Эбре от такого куска?! Ты
слишком много ему позволяешь." Помню как я ответил: "О ком это
вы говорите, почтеннейший? Имена некоторых мертвецов опасно
упоминать тем, что они могут придти за вами". Этот человек по
смотрел на меня удивленно, потом хмыкнул и отмахнулся.
Когда вскоре он бесследно пропал, поначалу никто не связал
его исчезновение со мной, но вскоре несчастный случай приклю
чился еще с одним мерзавцем, который имел неосторожность
вспоминать мое данное при рождении имя. До тех немногих, что
все еще его знали, быстро дошло, что Шосс — это Шосс, и никто
другой.
Клаусу нравилось, что среди его многочисленных молодцев
есть я. Он говорил, что мне еще многому надо учиться, но по все
му уже давно было видно, что я превзошел его ожидания, и он го
тов поручать мне самые сложные дела. Но я точно знал, что моя
независимость, от которой я не собирался отказываться, здорово
его злила. Я наотрез оказывался от любых вещей, которые могли
эту независимость поколебать, равно как и не брался за дела, ко
торые мне по каким либо причинам не нравились. Я жил само
стоятельной, ничем не отягощенной жизнью вне отравляющих со
весть религиозных предрассудков, надуманных ценностей и несу
ществующих идеалов. К общественной морали я относился с дос
таточной насмешкой, ибо мне было известно, что сплошь и рядом
скрывается за напускной добродетелью, показной верой и прочей
