45
таким способом, или же сегодня какой то особый случай? — весе
лился Шосс.
Бродяга сыпал проклятиями. Он переложил нож из одной руки в
другую, явно собираясь возобновить нападение.
Тихо смеясь, Шосс распахнул плащ. В полумраке блеснули два
острых тонких лезвия с замысловатыми рукоятками.
— Если бы ты знал, милейший, с кем имеешь дело, ты бы с вопля
ми бежал отсюда, куда глаза глядят, дав зарок Господу Богу запе
реться до конца своих дней в ближайший монастырь. Бежал, даже
если бы таких жалких и поганых шакалов, как ты, тут было бы с
десяток, — весело проговорил Шосс, но в последних его словах за
звенели стальные нотки.
Он молниеносно вытащил свое оружие, виртуозно повертел клин
ками в воздухе перед противником и опустил руки, спрятав за
ними смертоносные жала. Несмотря на бушующую ярость, злоб
ный и ограниченный мозг бродяги вдруг понял, что дело неладно.
Подлую тварь пронзило чувство неотвратимой беды, давно заслу
женного возмездия. Превозмогая выскочивший из ниоткуда лип
кий холодный страх, он снова бросился на Шосса, стараясь либо
ударить противника ножом, либо хотя бы сбить его с ног. И опять
Шосс легко ушел от его примитивной атаки, как искусный тореа
дор уклоняется от разъяренного быка. Уклоняясь, он сделал мол
ниеносное движение. Бродяга вскрикнул. На его груди, в разры
вах и без того всей в прорехах одежды, появился быстро набухаю
щий кровью крестообразный разрез.
— У тебя последняя попытка, — бесстрастно сказал Шосс.
Эти слова прозвучали как приговор. Нищий взвыл и, потеряв ос
татки рассудка, бросился на врага. В мгновение ока Шосс сбил его
с ног, выбил из руки нож и уселся на противника верхом, приста
вив к горлу тонкое синеватое лезвие. Бродяга хрипло дышал, глаза
его бешено вращались.
— Знаешь, в чем парадокс? — задумчиво проговорил Шосс. — Мне
глубоко плевать на эту девчонку, на тебя лично, на весь этот горо
дишко… Я грабил и убивал. И буду делать это столько, сколько со
чту нужным. Ты, грабитель и убийца, умрешь от руки вора и
убийцы.
Бродяга от страха даже потерял способность сквернословить и
только промычал что то нечленораздельное.
— Я не признаю мораль этого общества, столь усердно наса
ждаемую церковниками. Мне плевать на глупые законы и закос
нелые религиозные предрассудки. Я смеюсь над жалкими челове
ческими чувствами, которые люди изобрели себе же на голову, ис
