405
Лицо его продолжало светиться каким то неземным светом. Губы
его озарила улыбка и казалось, что вместо двоих умудренных го
дами и опытом людей он видит кого то совсем другого.
— Елена — моя жена. Мы обвенчались несколько месяцев назад. Я
чувствовал, что происходит что то необыкновенное. Эта девуш
ка… Словно сама судьба свела меня с ней. Я видел в ее глазах то,
что заставляло меня чувствовать себя счастливейшим из людей.
Меня пронизывала легкость, словно с плеч свалился тяжелый, не
выносимый груз. Мне хотелось ходить на голове и кричать во весь
голос. А потом я понял, что время идет и нет никаких следов над
вигающегося приступа. И вскоре она сказала, что тяжела. Она
ждала ребенка.
Лицо монаха озарилось доброй улыбкой, вобравшей в себя все все
морщинки его лица.
— И все то время, пока она носила нашего ребенка, ничто не тре
вожило меня, словно проклятья древнего изумруда не существова
ло вовсе. Я снова был собой. Не тем, кем я был раньше, но все же
именно собой.
Шосс на секунду остановился и глаза его мечтательно устремились
куда то вдаль.
— Когда раздался его первый крик — крик моего сына — я почув
ствовал как новое, всеобъемлющее чувство заполоняет мою грудь
и как тут же ее навсегда покинуло что то другое. Что то, что на
мгновение задержалось будто бы пристально изучая меня чьим то
неведомым неуловимым взором словно из другого мира. А затем
это ощущение ушло и осталось лишь чувство огромного счастья,
которое словно поднимало меня над землей на огромных легких
крыльях. Потом я увидел нашего первенца и прижал его к груди. Я
никогда не думал о том, что у меня могут быть дети… Думаю, бес
полезно пытаться объяснить, что это такое. Когда я опомнился от
свалившегося на меня чуда, я уединился и достал из за пазухи
камень, который принес столько бед.
Шосс неожиданно порылся в кармане и, что то оттуда достав,
протянул к Магистрам.
На открытой ладони Шосса в тонкой золотой оправе покоился
"Волчий глаз", но его было совершенно не узнать. Камень потуск
нел и потрескался. Теперь он напоминал грубую подделку из мут
ного зеленого стекла. Весь изумруд испещряла целая сеть частых
словно нити паутины белесых трещинок пронизывающих его на
сквозь. Грани изумруда более не играли солнечным светом, а его
недра не излучали таинственное, загадочное свечение. Он больше
не притягивал взор и не заставлял желать себя. Он выглядел слов
но кусок плохо ограненного стекла, по которому ударили молотом,
